Балдею от вида Ранмару, небрежно рассекающего по палубе "Коста Альтиста" в кинагаши, распахнутом от шеи до пояса и от пояса до пола!!
Все
Поскольку я завязла в этом аниме, начала писать фанфик, хочу флаффный, с небольшим рейтингом.
Вчера искала единомышленников- почему-то не нашла.
Странно, почему наши махровые яойные фанфикеры пропускают такой шанс!
читать дальше
Надо сказать, что Оми Ранмару, даже без своего кинагаши, выглядел вполне экзотично.
Одетый в полотняные летние брюки и рубашку с коротким рукавом цвета топленого молока, резко контрастировавшего с его смуглой кожей, он вызывал заинтересованные взгляды, равно прохаживаясь по набережным модного курорта, или плутая в улочках старинного города.
Он был великолепен, и эта небрежная осанка, широкий разворот плеч, хмурый , слегка исподлобья, взгляд, не сулящий ничего хорошего смельчакам, вольно или невольно заступившим дорогу, плавная походка записного бойца, все это вместе взятое заставляло сердце Ала выбивать частую дробь, изредка пропуская удары в тот момент, когда этот парень вдруг обращал на него свое внимание.
Согласно прежней привычке, рубашка была расстегнута почти до пояса, обнажая гладкую мускулистую грудь, при взгляде на которую у Ала спирало дыхание от желания прикоснуться к ней губами.
И он старался воспользоваться любым предлогом, чтобы осуществить это желание, вполне невинное, надо сказать, по сравнению с теми, что обуревали его постоянно, пока он находился рядом с этим невероятным японцем.
Они объездили всю Италию, они плескались в волнах в Римини, катались на яхте, заходили на Сицилию, лазали в пещеры, играли в казино. В Средиземном море они спускались на дно и искали сокровища, охотились на маленьких акул и наблюдали за дельфинами.
А ночью их тела сплетались в плотном объятии, и Ал гасил свой пожар, накатываясь на Ранмару приливной волной, неудержимой и довлеющей над мелкими дневными страстишками.
Каждый вечер грядущее наслаждение густым дурманом окутывало ум, застило взор, заставляло расслабиться и не думать ни о чем, кроме зова разгоряченного тела.
Ранмару не слишком нравилось происходящее. Чувство ответственности, прививаемое ему отцом с детских лет, заявляло о себе самым громким голосом. Ему нужно было в Японию, все эти отговорки не должны мешать выполнить свой долг, это дело чести!
Хотя, какая у меня теперь честь,- уныло думал он. Ранмару подводило тело, не избалованное до этого времени лаской, тело, которому совершенно не хотелось отказываться от всех этих поцелуев и прикосновений. Нельзя сказать, чтобы ему безоговорочно нравилось заниматься подобным сексом, это было довольно болезненно, и морально он испытывал дискомфорт, все же по его понятиям он совершал что-то, недостойное мужчины. Ласки и оральный секс в какой-то степени искупали все, в тот момент, когда Аль целовал и возбуждал его, у Ранмару просто отказывал мозг, он улетал, как тополиный пух на ветру, а когда приходил в себя, оказывалось, что его в очередной раз поимели!
Ранмару в эти моменты словно забывал о летящем мимо него времени, он плавился под этими руками, как воск, опущенный в кипяток, прикосновение этих губ ввергало его в озноб и в жар одновременно.
Тем не менее, время, отпущенное ему для личной жизни, иссякало, и днем, находясь на некотором отдалении от жаждущих губ и загребущих рук своего любовника, он начинал это ощущать с новой силой.
Понимание ситуации ввергало его в жесточайшую тоску, чем ближе было расставание, тем обреченнее становился взгляд молодого Оми.
Все попытки сеньора Валентино рассеять этот туман, мешавший его японскому мальчику радоваться жизни вместе с ним, провалились в тар-тарары.
Итальянец сильно досадовал на чувство ответственности, присущее его молодому другу и заставляющее его беспокоиться о своем клане даже в тот момент, когда это беспокойство начинало мешать его основной для Валентино функции.
Он был великолепен, и эта небрежная осанка, широкий разворот плеч, хмурый , слегка исподлобья, взгляд, не сулящий ничего хорошего смельчакам, вольно или невольно заступившим дорогу, плавная походка записного бойца, все это вместе взятое заставляло сердце Ала выбивать частую дробь, изредка пропуская удары в тот момент, когда этот парень вдруг обращал на него свое внимание.
Согласно прежней привычке, рубашка была расстегнута почти до пояса, обнажая гладкую мускулистую грудь, при взгляде на которую у Ала спирало дыхание от желания прикоснуться к ней губами.
И он старался воспользоваться любым предлогом, чтобы осуществить это желание, вполне невинное, надо сказать, по сравнению с теми, что обуревали его постоянно, пока он находился рядом с этим невероятным японцем.
Они объездили всю Италию, они плескались в волнах в Римини, катались на яхте, заходили на Сицилию, лазали в пещеры, играли в казино. В Средиземном море они спускались на дно и искали сокровища, охотились на маленьких акул и наблюдали за дельфинами.
А ночью их тела сплетались в плотном объятии, и Ал гасил свой пожар, накатываясь на Ранмару приливной волной, неудержимой и довлеющей над мелкими дневными страстишками.
Каждый вечер грядущее наслаждение густым дурманом окутывало ум, застило взор, заставляло расслабиться и не думать ни о чем, кроме зова разгоряченного тела.
Ранмару не слишком нравилось происходящее. Чувство ответственности, прививаемое ему отцом с детских лет, заявляло о себе самым громким голосом. Ему нужно было в Японию, все эти отговорки не должны мешать выполнить свой долг, это дело чести!
Хотя, какая у меня теперь честь,- уныло думал он. Ранмару подводило тело, не избалованное до этого времени лаской, тело, которому совершенно не хотелось отказываться от всех этих поцелуев и прикосновений. Нельзя сказать, чтобы ему безоговорочно нравилось заниматься подобным сексом, это было довольно болезненно, и морально он испытывал дискомфорт, все же по его понятиям он совершал что-то, недостойное мужчины. Ласки и оральный секс в какой-то степени искупали все, в тот момент, когда Аль целовал и возбуждал его, у Ранмару просто отказывал мозг, он улетал, как тополиный пух на ветру, а когда приходил в себя, оказывалось, что его в очередной раз поимели!
Ранмару в эти моменты словно забывал о летящем мимо него времени, он плавился под этими руками, как воск, опущенный в кипяток, прикосновение этих губ ввергало его в озноб и в жар одновременно.
Тем не менее, время, отпущенное ему для личной жизни, иссякало, и днем, находясь на некотором отдалении от жаждущих губ и загребущих рук своего любовника, он начинал это ощущать с новой силой.
Понимание ситуации ввергало его в жесточайшую тоску, чем ближе было расставание, тем обреченнее становился взгляд молодого Оми.
Все попытки сеньора Валентино рассеять этот туман, мешавший его японскому мальчику радоваться жизни вместе с ним, провалились в тар-тарары.
Итальянец сильно досадовал на чувство ответственности, присущее его молодому другу и заставляющее его беспокоиться о своем клане даже в тот момент, когда это беспокойство начинало мешать его основной для Валентино функции.